О боже. Да, теперь припоминаю. Как только Кейтлин снова запела эту жуткую песню, в памяти всплыло, как мы с ней, в юбочках и с хвостиками, бегаем по площадке за мальчиком, как он затыкает уши, как по его щекам текут слезы, как он изо всех сил пытается от нас убежать. Но мы не даем ему этого сделать.

– Эндрю? – Вот и все, что получается выдавить из себя. К горлу подступает тошнота. Эндрю. Так вот что имела в виду Кэролайн.

– Припоминаешь? Мы даже один раз до слез его довели на экскурсии в музее. Его маме пришлось через весь город ехать, чтобы забрать его домой.

Мне совсем не хочется это все вспоминать, но я вспоминаю. Я помню все. Помню, как это началось. Чем в итоге закончилось.

Кейтлин заприметила его очень быстро. В конце концов и я к ней присоединилась. Мы дразнили его на каждой переменке, в обед, после уроков, пока он ждал автобус. Мы выискивали его, не давали ему прохода. Отчетливо помню его лицо, когда он замечал, что мы идем в его сторону, помню, что его выражение пробуждало во мне чувство вины, но недостаточно сильное, чтобы оставить Эндрю в покое, потому что, когда мы его дразнили, я ощущала в себе странную силу. А еще замечала одобрение на лице Кейтлин.

В начале следующего учебного года мы узнали, что он перешел в другую школу, и мы с Кейтлин тогда ощутили настоящее разочарование, будто у нас навсегда отобрали любимую игрушку. Я и не думала, что мы с ним еще когда-нибудь столкнемся. Уверена, он надеялся, что жизнь больше не сведет его с нами, но других государственных средних школ в городе не нашлось, и у него не осталось выбора.

Кэролайн ошибается. Наверняка он меня ненавидит.

Кейтлин замолкает, но, судя по всему, в упор не замечает испуганного выражения на моем лице. Сама она остается в веселом расположении духа, словно все это ужасно смешно.

– А с какой стати вы с ним так заболтались? – кокетливо покачивая бедром и поигрывая кулоном, спрашивает она.

Отвечаю не сразу, тщетно пытаясь сосредоточиться. А когда наконец начинаю говорить, голос у меня дрожит и превращается в прерывистый шепот.

– У нас с ним есть общие предметы. – Интересно, а «Уголок поэта» можно считать общим предметом? Пожалуй, нет.

– Мы с ним были в одной группе по физкультуре в прошлом году, – рассказывает Кейтлин. – Но он тогда был не особо разговорчив. Не припомню, чтобы он вообще разговаривал. Он все еще заикается?

Вновь вспоминаю, как он взобрался на сцену и присел на стул. Как прокрутил гитару и сказал, что стихотворение получилось «дурацкое», и жестом предложил зрителям забросать его бумагой. Когда он пел, слова звучали отчетливо и красиво, в них не было ровным счетом ничего искаженного или уродливого. Он был прекрасен.

– Нет, больше не заикается.

И хотя Эндрю давно скрылся из вида, Кейтлин все равно кивает в ту сторону, куда он ушел.

– Вот видишь. Мы его вылечили, – с гордостью заявляет она. Мои щеки заливает краска, и, когда Кейтлин шутливо толкает меня локтем, посмеиваясь, мои ладони сжимаются в кулаки. – Недаром же говорят: «Что не убивает, делает нас сильнее!»

Я не в силах ни вздохнуть, ни пошевелиться, ни слова произнести. Поверить не могу, что она и впрямь это сказала. Понимаю, что должна защитить Эндрю, но застываю, словно вкопанная. И молчу, как и всегда.

– Да и потом, – продолжает Кейтлин, – это же было миллион лет назад. Мы были маленькими детьми. Уверена, он нас даже не помнит.

К горлу подкатывает огромный неприятный ком. Как я могла с ним так поступить? Как вообще можно так себя вести?

– Помнит, – шепотом говорю я, уходя.

* * *

Раздается последний звонок, но Кэролайн остается у своего шкафчика, и я тоже не двигаюсь с места, ожидая, пока все разойдутся по классам. Когда мы остаемся наедине, я пулей бросаюсь к ней.

– Я знаю, чем обидела Эй-Джея, – говорю я, а внутри все переворачивается. – Неудивительно, что он мне не рад и не хочет, чтобы я возвращалась в «Уголок». Что же мне делать, Кэролайн?

– Для начала, извинись, – предлагает она.

Он ни за что меня не простит. Как такое простить?

– Он, наверное, считает меня ужасным человеком.

Может, он и прав. Может, так и есть.

– Тебе нужна моя помощь?

Киваю. Кэролайн поворачивается на пятках и делает знак следовать за ней.

– Пойдем, – говорит она. – Я знаю, что делать.

Мы приходим в школьный театр, садимся на первый ряд и посвящаем целых три часа работе над одним стихотворением. Я пишу. Кэролайн слушает. Когда на меня накатывает ступор, она подсказывает мне слова, пока мы не находим то, что точнее всего выражает мою мысль. В итоге у нас получается стихотворение, в котором нет многословных извинений – скорее, в нем говорится о сожалении и втором шансе, о страхе навсегда остаться чужими и отвергнутыми, который живет в самом сердце и порой делает людей такими, какими им самим ни за что не хотелось бы стать. Стихотворение о человеке, который видит, как низко он пал, и хочет – даже жаждет! – измениться. Стать лучше.

Стихотворение, в котором я прошу впустить меня в свой круг. Прошу дать мне шанс показать всем, что в глубине души я совсем не такая, как им кажется. А может, и такая, но очень хочу измениться.

Через пятнадцать минут после начала обеда убираю все обертки в бумажный пакет, собираю мусор, отряхиваю траву со штанов.

– Мне надо забежать в библиотеку и взять одну книжку для урока по английскому, – объявляю я. – Кто со мной? – Я заранее знаю, что желающих не будет.

– Мне туда нельзя, – гордо сообщает Оливия.

Кейтлин хихикает:

– И как тебя угораздило получить запрет на вход в школьную библиотеку?

Оливия закатила глаза.

– Миссис Расмуссен застала нас с Трэвисом, когда мы целовались в отделе биографий. За тем самым углом, ну, знаете, – говорит она, рисуя в воздухе изгиб ребром ладони. – Спрячешься там – и никто тебя не видит. Что еще можно делать в таком укромном местечке? – с хохотом спрашивает она.

– Искать биографические книжки, – серьезно предполагает Хейли.

– Ну нет, это скучно, – заявляет Оливия, выпрямляется и обводит всех нас взглядом, наслаждаясь прикованным к ней вниманием. – И поверьте, наше свидание стоило того, чтобы нас оттуда выгнали. Трэвис, конечно, умом особо не блещет, но целуется просто бесподобно!

Встречаем ее слова дружным хохотом.

– Интересно, а он свободен в эти выходные? – добавляет Оливия и тянется за телефоном.

– Я думала, вы расстались, потому что вам не о чем разговаривать, – замечает Алексис.

– Нет, неправда, – наморщив носик, возражает Оливия. – И вообще, он мне не для разговоров нужен! – подмечает она, склонив голову набок и продолжая искать его номер в списке контактов.